Предлагаем к ознакомлению несколько стихотворений, вошедших и не вошедших в книгу «Солнечные часы с кукушкой».
Иллюстрации созданы искусственным интеллектом на основе переведённого с русского на английский одного из фрагментов стихотворения.
Этюд с туманом
У востока глаза с поволокою.
За рекой догорают костры.
Одинокое белое облако —
будто флаг на вершине горы.
Пахнет склон резедой и гвоздикою.
Над обрывом стою и смотрю,
как разбуженный птичьим чириканьем
кто-то вброд переходит зарю.
В рамке вымытого окна я картину рукой не трону.
Тишина в душе. Тишина. Хоть садись и пиши икону.
Эта тихая благодать, как нечаянное спасенье.
И не нужно скулить и врать про тотальное невезенье.
Будто вдруг отстоялась муть, и в душе наступила ясность:
чистота, благодать и праздность, как награда… за что-нибудь.
Будто мне за мои грехи, за моё бытие земное —
оглушительный миг покоя из-под вороха шелухи.
Будто отдых отпущен мне на пути бесконечно долгом
за ущербное чувство долга, за приклеенные к спине
два бумажных крыла, в которых смысла не было и не будет…
Но я слышу созвездий шорох и луны глуховатый бубен.
Тихо-тихо и странно-странно то ли видится, то ли мнится:
дикий пляс колдуна-шамана под крылом чёрно-белой птицы —
он танцует в небесном свете, весь расшитый земными снами.
И заря. И туман. И ветер. И картина в оконной раме.
Этюд с водопроводной трубой
Скрипела рама. Ветер выл.
Озябший дождь чечётку бил.
Водопроводная труба уже взяла четыре ноты.
Кряхтел и охал старый клён,
летели листья на балкон,
и заползала в скучный дом тоска осенней непогоды.
Щенок устал и спал в углу.
Валялась обувь на полу.
На кухне капала вода. На тумбочке стояли розы.
Журчало с потемневших крыш.
В стенном шкафу шуршала мышь,
а кот за этим наблюдал, удобной не меняя позы.
За стенкой мучили баян,
в три горла пели про туман.
Фальшивым дискантом вдали перекликались электрички.
Дождь перестал часам к пяти.
Но было некуда идти.
И лишь будильник на столе бежал куда-то по привычке.
Однажды перед рассветом приснится чужая местность,
Проступит в тумане замок, зарю прокричит петух…
В аллеях пустого сада на мокрых ступенях лестниц
Какой-то пропащий грешник читает молитвы вслух.
Стихает за поворотом простуженный скрип кареты,
Взахлеб прочитает кто-то (а кто — разобрать нельзя),
Что пахнут травой и ветром холодные волны Леты,
И все мы в садах эдемских забудем самих себя.
К полудню просушит ветер упавшее в воду небо,
Зелёные крылья радуг, луга с голубой травой.
Поэту дается время, как нищему корка хлеба,
Как будто бродяжку в сенцы пустили на час-другой.
Сутулится флаг на башне. В окне догорает свечка.
Светает. На дне стакана осела ночная муть.
Поэты живут недолго. Но тени их бродят вечно.
Пускай же мятежным душам простится хоть что-нибудь!
Пасхальная молитва
Шурша и копая словесную груду,
навзрыд ненавидя и слёзно любя,
я верую, Господи, всякому Чуду,
в котором Ты щедро являешь Себя!
Я верую в Солнце. Я верую в Ветер.
В Траву на Поляне. В Пчелу на Цветке.
В Прозрачность Ручья. В Тишину на Рассвете.
И в Жёлтый Песок, где копаются Дети.
И в Вечность. И в Букву на Белом Листе.
Я верую, Господи, верую свято
в Твоё Воскресенье и тяжесть Креста.
Так верит страна в Непродажность Солдата.
Грешна, уходящая в ночь без возврата,
так верит Душа, что с рожденья Крылата,
Свободна, Бессмертна, Светла и Чиста…
Зелёный крокодил, плывущий против солнца
по тихой, голубой, задумчивой реке,
и зайчик на стене, и тень канатоходца,
и гулкое «ку-ку!» в рассветном далеке.
Старинный гобелен, ковер ажурной вязи,
чей вычурный узор до приторности прост —
всё связано узлом. А может нету связи
меж небом и Землёй, летящей среди звезд?
Непостижимо всё — от собственного сердца
до призрачных миров, очерченных едва.
И рвётся в облака тоскующее скерцо,
и падают дожди, и шелестит листва.
Порхают мотыльки. Взрываются квазары.
В нетронутой тайге пульсирует родник.
Врывается в окно шальной аккорд гитары.
И смотрит со стены печальный божий лик.
Всё это — часть меня. И череп кроманьонца.
И клейкий лист ольхи, зажатый в кулаке.
И старый крокодил, плывущий против солнца
по тихой, голубой, задумчивой реке…